Кубанские казаков в сербско-турецкой войны

01/04/2013

Jеромонах Петар (Драгојловић)

Трудно подсчитать, сколько кубанцев нашли возможность добраться до Сербии. А.Н. Хвостов писал о кавказских казаках своего отряда в целом (кубанцах и терцах) 29 сентября 1876 г.: «Всего их 91 человек, из которых 29 георгиевских кавалеров, с офицерским темляком, остальные имеют медали в память войны» [33]. Темрюкское начальство сообщало наказному атаману в октябре 1876 г.: «Из г. Темрюка отправлено разновременно волонтёров в сербские войска: офицер 1 и нижних чинов 39 человек, в числе их казаков 16 и отставных нижних чинов 23. Казаки все ушли отставные и один из них неслужилого разряда, по билетам, выданным им станичным атаманом» [34]. Не исключено, что убывали добровольцы и из других пунктов, для окончательного ответа на этот вопрос необходимы дальнейшие архивные разыскания.

Отдельного внимания заслуживает вопрос о кубанских офицерах, отправившихся на Балканы под разными поводами несколько ранее. Войсковое начальство спохватилось лишь после получения копии письма военного министра главнокомандующему Кавказской армии от 31 августа 1876 г., в котором говорилось: «В последнее время замечено, что большое число офицеров всех родов оружия подает прошение об увольнении со службы и что весьма многие из них, по получении отставки, отправляются на театр войны на Балканском полуострове, для поступления в ряды сражающихся Христиан против Турок, Государь Император, в Отеческом Своем попечении о военнослужащих, и вместе с тем во внимании к интересам самой Армии, Высочайше повелеть соизволил вменить в обязанность ближайшим начальникам частей не только не поощрять подчиненных им офицеров к выходу в отставку с означенною целью, но и предостерегать их (особенно молодых офицеров) от последствий увлечения, объясняя им, что наша армия нуждается в их службе и что в ней самой может сказаться недостаток в офицерах, так как число их далеко не соответствует потребностям военного времени». В фондах Государственного архива Краснодарского края имеется «Именной список офицерам Кубанского войска, находящимся на театре военных действий в Сербии». В нем числятся сотник Таманского конного полка Кононов, служащий по войску есаул Энгельгардт, сотник Уманского конного полка Журавель, хорунжие 5-й батареи Конно-артеллирийской бригады Василий Пахомов и Алексей Кравченко [35]. Начальник штаба Кавказского военного округа писал 3 ноября 1876 г.:

«Хотя о поездке этих двух офицеров на театр войны (Пахомов и Кравченко), также как о первых трех не имеется никаких официальных сведений, но частно известно, что они находятся на Балканском полуострове». Командир 5-й батареи сообщал 11 октября 1876 г., «что Пахомов уволен им в 3-х месячный отпуск в г. Санкт-Петербург и Одессу и что, как частично известно полковнику Назарову, офицер этот находится на театре военных действий в Сербской армии, но от кого выдан ему заграничный паспорт, сведений в бригаде нет». Пока начальство разбиралось, где находятся упомянутые офицеры, 7 декабря из Белграда в Екатеринодар пришла телеграмма:

«Наказному атаману. Должен ли я возвратиться в войско или могу остаться в Сербии? Сотник Журавель». Начальник штаба телеграфировал в ответ, что атаман отсутствует, но «необходимо возвратиться». В делах Краснодарского госархива сохранились скупые сведения об этом офицере за 1888 г. В это время Петр Лукич Журавель был есаулом 2-го Уманского полка. Он родился 20 июня 1844 г., окончил курс в Кубанской войсковой гимназии, службу начал в 1867 г., в офицерском чине с 28 мая 1870 г. С 1 ноября 1888 г. П.Л. Журавель командовал 6-й сотней, был человеком холостым и, как говорится в деле, «в военных компаниях не участвовал» [36].

Свое участие в сербо-турецкой войне есаул, видимо, предпочитал не афишировать. Встретились в документах и сведения о другом сербском добровольце, А.П. Кравченко, в 1888 г. – есауле 4-й конно-артиллерийской батареи. Он родился 30 марта 1855 г., образование получил в Санкт-Петербургской Михайловской и Воронежской гимназиях, в 1-м военном Павловском училище. Участвовал «в компании 1877–1878 г. во время Турецкой войны в составе войск на Кавказско-Черноморском побережье был в сражениях». За участие в войне был награжден орденами Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, чином сотника, в 1882 г. получил чин есаула, в 1888 г. орден Св. Анны 3-й степени, в 1891 г. Станислава 2-й степени. С 1895 г. есаул Кравченко заведывал батарейным хозяйством [37]. Опять же: никаких сведений об участии Кравченко в сербо-турецкой войне в деле не имеется. В отзыве окружного штаба Кавказского военного округа начальнику Кубанской области от 6 августа 1877 г. говорилось: «Время бытности в отпусках, в продолжение которых офицеры принимали участие в военных действиях в Сербии, Черногории и в других восставших славянских областиях Турции зачесть в действительную службу только тем, которые, подав прошение об увольнении в отставку, отправились на театр войны на Балканском полуострове, не добившись отставки […]

Сроком этих действий считать 20 июня 1876 года, т.е. день объявления Сербиею и Черногориею войны Турции и окончательным 1-го февраля 1877 г. в том понимании, что содержании добровольцам по распоряжению командированного в Сербию генерального штаба генерал-лейтенанта Никитина было выдано по это последнее число […]. Доставление документов для удостоверения участия офицеров в военных действиях в Сербии. Черногории и в других восставших славянских областях возложить на самих тех офицеров; рассмотрение же сих документов предоставить начальникам дивизий и другим, пользующихся равною с ними властью». Получить удостоверенные в Сербии документы об участии в войне было уже практически невозможно, поэтому эта компания в послужные списки не вносилась. Лишь в начале ХХ в. в войске вспомнили о сербских добровольцах, и то лишь о тех, которые, по подсчетам начальства, должны были дослужиться до чина есаула. Но было поздно: многие участники той героической эпохи уже сошли со сцены и не служили. 23 января 1903 г. войсковой штаб направил в отделы, полки, батальоны и батареи войска циркуляр:

«Вследствие телеграммы Главного штаба и по поручению Вр. и. д. наказного атамана генерал-майора Бабыча, прошу Атаманов отделов и командиров всех первоочередных полков, пластунских батальонов экстренно сообщить Войсковому штабу список на есаулов, участвовавших в Сербско-Турецкой войне 1876 года в качестве русских добровольцев и получивших раны и контузии с причислением к классу раненых, если таковые Есаулы имеются и ныне на службе» [38].

Командир 1-го Хоперского полка ответил, что «во вверенном мне полку есаулов, участвовавших в Сербско-Турецкой войне 1876 г. в качестве русских добровольцев не имеется». Вскоре то же самое сообщили командиры 1-го Таманского, 1-го Ейского, 1-го Уманского, 1-го Екатеринодарского, 1-го Кавказского полков, 3, 4, 5 пластунских батальонов, атаманы Лабинского отдела и Майкопского отделов, управления Кавказского, Темрюкского, Ейского. Екатеринодарского и Баталпашинского отделов, командование 1-го Лабинского, 1-го Полтавского и 1-го Черноморского полков, 2, 6 и 1-го пластунских батальонов. Вопрос требует дальнейших архивных разысканий.

Л.В. Кузьмичёва, в специальной статье исследовавшая вопрос о русских добровольцах в Сербии в 1876 г., считает, что эскадрон А.Н. Хвостова практически не участвовал в боевых действиях [39]. Однако кубанцы попали, видимо, не только в отряд Хвостова. Показательна в этом плане переписка об уряднике ст. Ахтанизовской Степане Пономарёве, котороый отправился в сербские войска ещё 12 сентября 1876 г. 6 марта 1877 г. Закубанский уездный начальник сообщал начальнику Кубанской области: «Родственники Степана Пономарёва в октябре месяце получили от него письмо, в котором он уведомлял, что прибыл в Сербию благополучно и вступил в ведомство командующего Сербскими войсками Генерала Черняева; за тем известий о нём никаких не получалось. Между тем, возвратившиеся ныне волонтёры из Сербии, жители окрестных станиц, распространили слух, что помянутый урядник Пономарёв в одном из сражений убит турками, но достоверно никто из них утвердить не может, потому, что они были не в одной с ним команде (выделено нами – О.М.)» [40]. Эти другие команды могли быть рота охотников под командованием В.В. Ушакова, которая храбро сражалась в боях у Кревта [41](о том, что в роте Ушакова были добровольцы с Кавказа, упоминает А. Ржевусский [42]), а также батальон пластунов, принимавший активное участие в сражениях с турками [43].
Правда, очевидцы не всегда жаловали казачьих добровольцев. Так участник сербо-турецкой войны Н.В. Максимов писал о донских казаках: «Это был народ распущенный, сильно пьющий и не оказавший никаких особых услуг общему делу» [44]. Зато о кубанцах и терцах он сообщал: «Линейные казаки […] рассчитывали действовать самостоятельно […]. План их действий заключался в том, чтобы грабить и жечь турецкие сёла и деревни. Каждый из линейных казаков дал клятву перед своим обществом, что никто из них не будет убивать женщин, младенцев и стариков» [45]. Характеристика кавказского казачества в целом соответствовала тому намерению, с которым казачьи добровольцы прибыли в Сербию. Что же касается особенностей казачьей тактики («жечь и грабить»), то она действительно могла показаться «дикой» русскому волонтёру Максимову, не знакомому с жестокими реалиями Кавказской войны, в ходе которой уничтожение поселений было одним из самых действенных средств борьбы [46].
Тем не менее, воодушевление, с которым добровольцы шли в бой, дало новое дыхание, казалось-бы, уже безнадёжной борьбе. Как указывал сербский историк Слободан Иованович, прибывшие из России в Сербию волонтёры «внесли новое одухотворение в сербские войска», усилили сопротивление турецкому наступлению и в решающих сражениях, хотя и закончившихся поражением, «сражались лучше, более стойко, чем неопытная сербская милиция» [47]. Е.О. Лихачёва писала тогда из Белграда: «Сербия держится теперь русскими. Русские дерутся храбро; они учат сербов умирать; русских шлют в огонь первых…» [48]. Один из сербских офицеров в те дни говорил: «Действовать вместе с русскими крайне опасно; это какие-то отчаянные люди, которые нисколько не дорожат ни своею, ни чужою жизнью; они думают только о наступлении, а отступления не допускают вовсе» [49]. Трудно сказать, сколько кубанских добровольцев сложили свои головы за сербских братьев. В документах нам встретился лишь один, упомянутый выше урядник ст. Ахтанизовской Степан Пономарёв. Отвечая на запрос начальника Кубанской области о судьбе урядника 2 сентября 1877 г. русское консульство в Белграде сообщало, что «ни Сербское правительство, ни бывшие штабы Генерала Черняева и Полковника Меженинова ни каких списков о раненых и убитых русских добровольцах не вели» [50]. Л.В. Кузьмичёва считает, что погибло более половины всех русских добровольцев [51], однако, надо иметь в виду, что основная часть кубанцев прибыла к концу военных действий.
Обращение к восприятию кубанцами событий на Балканах в 1876 г. показывает, что бедствия южных славян вызвали очередной всплеск подвижничества, которое военный историк генерал-лейтенант Н.Н. Головин в своё время удачно назвал «чувством национального рыцарства» русского народа. Задумываясь о будущем славянского мира в условиях процессов глобализации, необходимо помнить об этих устойчивых категориях народного сознания. Общемировая цивилизация пока выступает утопией, и напротив, конкретные цивилизации, в том числе, славянский культурно-исторический тип, существовали всегда. Драматическое постоянно возвращающееся прошлое взывает: списывать со счёта идеи славянской взаимности, относить их лишь к романтическому периоду истории славянских народов преждевременно и кощунственно по отношению к памяти наших прадедов, не щадивших жизни «за други своя».